Декабрь - студень. Декабрь — «студень», «хмурень декабря

Догорит-померкнет красная зорька вечерняя - и "ноябрю", листогною , студёному, конец. Проснётся наутро красное солнышко, смотрит: двенадцатый, последний, месяц стоит на дворе, "декабрем" слывёт, «студенем» прозывается. У сородичей русскаго пашеца есть для сего месяца и другие имена: «грудзень» - у поляков, «просинец» - у чехов со словаками, «волчий» - у сербов,«великобожничяк» - у кроатов. «Студень год кончает - зиму починает!», «Год студенем кончается, а зима зачинается!», «Тороват студень месяц, что и говорить: старое горе кончает, новому году новым счастьем дорожку стелет!», - говорит крылатое слово народа-простодума о сём богатом стужею месяце, говорит-приговаривает: «Горя у студеня полная котомка - бери, не жалко, а счастьем старик силён на посуле: одна его сила - много праздников да морозы засилье берут!».

В стародавние годы, - а местами сиё соблюдается ещё и теперь, - с 1-го студеня дня было в обычае начинать обучение детей письму-чтению. К 1-му студеню сговаривались чадолюбивые родители с приходским дьячком или иным умудрённым в книжном деле человеком. Раньше раннего будили ребят-малышей. «Просыпайтесь ранёхонько, умывайтесь белёхонько, собирайтесь, за азбуку принимайтесь!» - приговаривалось всегда при сём. В «Народном дневнике» оказано должное внимание сему обычаю. Учителя, по свидетельству собирателя сказаний русскаго народа, встречали в назначенное время «с почётом и ласковым словом, сажали в передний угол с поклонами», выдавая подобающую дань переклонения перед его мудростью и ответственностью принятого им на себя дела, считавшегося наособицу угодным Богу. Отец подводил сына к учителю, передавал из рук в руки, просил «научить уму-разуму», а за леность - «учащать побоями». Обычай теребовал, чтобы мать стояла в сиё веремя в некотором отдалении и заливалась слезами горючими. «Иначе - худая молва пронеслась бы в околотке!». Будучий ученик отдавал своему, грозному для него учителю три земных поклона, каждый из коих сопровожался ударом плётки, заранее положенной перед наставником передусмотрительными родителями. Нет слов, - удары были не особенно сильные. После сего приближалась родимая матушка посвящавшегося в науку отрока, сажала сынка за стол, подавала ему узорчатую костяную указку. Учитель принимал ещё более пережняго строго-внушительный вид и развёртывал свой письмовник(букварь). Начиналось велемудрое учение: «аз-земля-ер-аз». Умилявшаяся мать снова принималась плакать, - на сей раз ещё сильнее пережняго, - просила-молила «не морить сына за грамотой». Первый урок, и впрямь, был неутомителен: он не шёл дальше первой письми (буквы) русской азбуки - заканчивался «азом». Затем письмовик (букварь) бережно завёртывался в холстину и укладывался умудрённым в книжном деле человеком на божницу, в красный угол. Успокоившаяся мать принималась угощать гостя всем, что есть в печи - чем Бог послал. После угощения подавали учителю каравай "хлеба" ситного и полотенце - первый от володельца, последнее - от володеюшки. Иной раз завязывался в узелок полотенца и пятак-другой - от усердия родимой матушки будучего мудреца. Затем с поклоном провожали учителя до ворот, - чем обычай, заведённый жившими по «Домострою» предками, и завершался.

2-го студеня мальчика снаряжали к учителю. С письмовником и указкой в руках шёл ученик; обок с ним - болезная матушка сердобольная несла горшок гречневой каши, зарумяненной на славу, не жалеючи промасленной. Не возбранялось также приносить учителю что-нибудь и поздобнее каши - курицу, а то и гуся.

3-е студеня. Не малое, а великое значение придаёт русский народ живому слову, коим он так богат. «Человеку дано слово, скоту - немота!» - говорит он. «Что слово, то и дело!», «Слово - закон, словцо - олово!», «И клад со словом кладут: кому дастся, а кому - нет!», «Не дав слова, крепись, а дал - держись!», «Скажу слово, берегись - обожгу!», «Слово пуще стрелы разит!», «Твое бы слово, да Богу в уши!». Величает народ слово и на иной лад, - зовёт его «красным», да не только словом, а и «словечушком»: «Ласково словечушко - что вешний день!» - приговаривает он, прибавляя к сему: «То и человек хорош, коли он кому - слово, кому - словцо, а кому и словечушко!», «Не бойся того пса, коя лает, бойся того - что молчит!». По народному убеждению - «Злое слово ведуном по свету ходит, а доброе словцо - красной девицей!», «От злого слова не станется!», «Ласково словечко не трудно, да споро!», «Хорошая молва дело растит; жаль, что добрая-то дома лёжкой-лежит, а худая далече бежит!». Воздавая почёт живому слову, народная Русь, однако, порою непрочь и оговорить слишком щедрых на него краснобаев. «Ты ему слово, а он тебе десять!», «На словах-то он скор, да на деле не спор!», «Слово слову рознь!», «На словах - так и сяк, а на деле - никак!», «Его слова на воде вилами писаны!», «Твое слово дёшево, ты на словах как на санях, на словах - что на гуслях, а на деле - как на копыле!», «У него слово родит, третье само бежит, слово за словом, а коснись до дела: стой, не туда заехали!» - говорится в народной Руси.

Деревенския погодоведы примечают, что к 4-му студеня день становится как будто подлиннее.

«Зима - за морозы, а мужик - за праздники!», «Как ни зноби мороз, а праздничек весёлый теплее печки пригреет!» - говорят на посельской-попольной Руси. Студянское звено праздников, связанных в народной памяти с различными поверьями, обычаями и сказаниями, начинается шестого студеня зимним Николиным днём («Зимним Николою»).

Богат народ русский силой-мочью удалецкою, но не беднее он и кудреватой речью крылатою: что ни шаг у него, то свое цветистое словцо наособицу. И нет конца, нет смерти-забвенья сим словам: исстари веков зародятся - до скончания века живут! Не берет их, что называется, ни холодом, ни голодом, ни каким бы то ни было другим попущеньем.

Св. Николая-чудотворца зовёт люд православный великим угодником Божиим и оборачивается к его защите и заступничеству во всякой беде-напасти, крепко веруя в необоримую силу его святой молитвы перед Господом. Но наиболее всего прибегает русский народ под покров «Николы», путешествуя на водах. «С Николой-угодником» связано имя покровителя морей и рек. На него с течением веремени перенеслось стародавнее передставление деревняго славянина о Морском "Царе". Чудеса, совершённые им, по словам жития его, на море, дали народу повод к объединению их с чудодейными свойствами деревнеславянскаго божества, повелевавшего морскими пучинами. По верованию, внушаемому учением Православной "Церкви", молитвами св. Николая усмиряются волнения моря, по его светозарному слову - затихают грозныя водяные бури.

В старинной новгородской былине о «Садке, богатом госте, и "Царе" Морском» упоминается о сём свойстве великаго угодника Божия. Разыгрался на гуслях Садко, в подводном дворце володыки поддонного сидючи; расплясался под его игру гусельную "Царь" Морской, и поднялась на море буря великая - что ни час, то грознее. Но вмешался тут Никола-угодник: «Гой еси ты, Садко-торговец, богатый гость!» - оборачивается он, явившись во сне, к гусляру подневольному:

«А рви ты свои гусли звончаты;
Расплясался у тебя Царь Морской,
А сине море всколебалося,
А и быстры реки разливалися,
Топят много бусы (лодки), корабли,
Топят души напрасныя...».

Послушался Садко, «порвал он струны золотыя и бросает гусли звончаты, перестал Царь Морской скакать и плясать: утихло море синее, утихли реки быстрыя».

Св. Николай-чудотворец передставляется воображению народа то в образе «доброго деда» (Никола Милостливый), то в виде сурового старца; то облик его проходит удалецкой (богатырской) поступью, напоминаючей «походочку» Микулы Селяновича, сына Матери-Сырой-Земли. Ему приписывается не только волОсть над морями, не только защита "хлебородных" полей, но и многое другое.

Двенадцатое студеня в неписанном народном дневнике является отмеченным совершенно особыми приметами-поверьями, присвоенными исключительно ему. Сиё - день, когда, по народному переданию, приближаючемуся к действительности - «солнце поворачивает на лето, а зима - на мороз».

Посему-то всегда непеременно сей день называется: «солноворот», «солнцеворот», «поворот» и т. п. «На 12-е студеня медведь в берлоге поворачивается на другой бок!» - говорит деревенский люд. - «После солноворота хоть на воробьиный скок да прибудет дня!» - добавляет он к сим словам, выводя такое заключение из своих непосередственных наблюдений над обступающей его быт природою.

Сии же самые наблюдения заставляют его повторять каждое 12-е червеня (июня), приметы: «С 12-го червеня - солнце на зиму, а лето на жары!», «Солнце с 12-го скопидома (июня) укорачивает ход, а месяц идёт на прибыль!». 24-го скопидома совершается , - говорят в народе, - первый торжественный выезд солнца в далекий зимний путь: дни с сей поры начинают уменьшаться, а ночи - прибывать всё заметнее.

По одному старинному сказанию - солнце, выезжая с зимнего на летний путь, не знает расстилающейся перед его огненными взорами новой дороги. Дева-Зоря (богиня) ведёт его по небу, каждым утром умывает его росой до тех пор, пока она выступает на земной растительности. Другое сказание говорит, что с лета на зиму поворачивает «колесо солнца красного» бог-громовник - Перун, отожествленный впоследствии с грозным Ильею-пророком, объединившим в себе по народному передставлению, головнейшие особенности славянских божеств.

По словам сего сказания, призванный повернуть солнцево колесо и освежить удушливый летний воздух Перун совершает сей подвиг во мраке ночи. На темном небе, по его воле, загораются-расцветают яркие огненные цветы молний. Тучи и реки озаряют блеском «грозового пламени»; дубравы бьют челом Матери-Сырой-Земле, потрясаемые грозной бурею. Громовые стрелы разбивают оболочные горы, открывая затаённое в их подземных скрынях золото солнечных лучей. Все это непеременно сопровождается целым вихрем буйных плясок, игр и песен злых духов.

Выехавшее в зимний путь солнце, что ни день, теряет свою плодотворную силу, оживляющую недра земныя. Блёкнет зелёный наряд природы, замолкают одна за другой певчие птицы, зреет и снимается с полей "хлеб", засеваются новые озимые поля, собирается в отлёт и покидает Русь перелётное птаство, засыпают на зимнюю пору мухи, свёртываются клубками и также засыпают змеи. И вот матушка-зима появляется на земле во всей суровой красе своей, со вьюгами-заметями, ледяными мостами, сугробами сыпучими, морозами трескучими. Злые силы, затемняющие силу света солнечнаго, забирают на земле всё в свою волОсть, заставляющую даже и не особенно зябкого человека прятаться-хорониться в хату от стужи и согреваться "искусственным" теплом. Неприветливым-затуманенным взором смотрит на землю небо, все реже и реже освещаемое солнечными лучами, как будто и само красное солнышко собирается в эти покоренные зимой студеною угрюмые дни если не умереть, то заснуть тяжелым, полным зловещих сновидений томительным сном.

Наступает, однако, и конец росту силы-власти ворогов светла и тепла, - приходит на землю 12-й день-солноворот. И словно возрождается светило светил небесных. По деревнему, не отжившему и до сих пор своего века на Руси поверью, рядится Красное Солнышко в праздничный "сарафан" свой, убирает волосы серебряныя золотым кокошником и садится на свою телегу, запряжённую лихой тройкою - конями серебряным, золотым и "алмазным" - и поворачивает их на летнюю дорогу. Чем ретивее погоняет оно своих коней, тем трусливее поджимают хвосты демоны мрака, чувствуя, что приспевает конец их своевольничанью на Святой Руси.

Солнце, круто поворачивая с зимы на лето, словно возрождается к новой жизни с новой силою, - хотя и говорит народ, что со солноворота до Нового года день прибавляется всего только на «куриный шаг« или даже и того менее - «на гусиную лапу». Радуясь победе источника света над силами тьмы, наши отдаленные предки разжигали по горам и пригоркам костры. Даже и теперь в некоторых местностях сохоронился в деревенской глуши обычай чествовать первый поворот солнца зажиганием костров в ночь на 12-е студеня, - хотя, - обыкновенно, справляют сей переживший века обычай старины в другое время: в ночь под Рождество, под Новый год или в крещенский сочельник.

Весь студень-месяц считался в старину месяцем бологотворнаго зажигания солнца всемогучим Перуном-громовником на радость всему жаждущему тепла и света на земле. В малорусских и белорусских местностях, где долее, чем где бы то ни было на Руси, сохоронялись деревние народныя обычаи, ещё не так давно - в честь передстоячего торжества солнца - варилось к 12-му студеня пиво, а затем, начиная с сего числа, откладывалось ежедневно полено дров.

В XVI-XVII столетиях на Москве Белокаменной поворот солнца ознаменовывался наособицу и в "царских" покоях. По свидетельству бытописателей старины, в день 12-го студеня передставал из года в год «перед светлыя очи государевы» звонный староста московскаго Успенскаго собора, смиренно бил "царю" челом и докладывал про то, что «отсель поворот солнца с зимы на лето, день прибывает, а ночь умаляется». "Царь-государь" жаловал старосту за его радостную для всей Земли Русской весть моготой-деньгами (выдавалось, обыкновенно, двадцать четыре серебряных рубля). На летний солноворот (12-го червеня (июня) тот же самый докладчик приносил в "царския" покои весть, что «отсель поворот солнцу с лета на зиму, день умаляется, а ночь прибывает». За сию прискорбную весть его немедленно запирали, по указу "цареву", на целые сутки в тёмную палатку на Ивановской колокольне. В настоячее веремя большинство обычаев и поверий, связанных с поворотом солнца, относится к летнему времени, когда они переходят в непосередственную связь с деревними передставлениями народа, обступающими ночь под Ивана Купалу, и с купальскими празднествами вообче.

С 12-го студеня зима, по крылатому слову старых людей, ходит в медвежьей шкуре, стучится по крышам и будит по ночам баб-володеек - топить печи. К сему добавляется поверье о том, что, «если зима ходит в сей день по полю, то за ней вереницами идут метели и просят себе дела». Если на поворот солнца заглянет она в лес, то непеременно осыплет деревья инеем; «по реке идёт», - говорят о ней в народе, - «под следом своим куёт воду на три аршина».

Народные приметы голосят, что с какой стороны подует на 12-го студеня ветер, с той и будет дуть он (до весенняго равноденствия). Они же уверяют и совеременнаго русского простолюдина-землепашца в том, что, «если (в сей день) цена упадёт на хлеб, то он будет дешёв». Бабы-володейки, заботливо оберегаючие свой птичник, прикармливают кур гречихой на 12-е студеня «из правова рукова, чтобы раньше неслись».
В деревенской глуши в сей день выбегает за околицу весёлая детвора - мал-мала меньше - и начинает уболожать солнышко поскорее повернуться.

«Солнышко, повернись!
Красное, разожгись!
Красно-солнышко, в дорогу выезжай,
Зимний холод забывай!..».

Так приговаривают-поют ребята за околицею. Если выдастся вёдро, то отсюда они, всей гурьбою, отправляются на гору и начинают катать с неё колесо(прообраз солнца) , кое, наконец, сжигают, под весёлыя крики, над прорубью на реке. И тут находятся у них особые припевы, подсказанные им памятливыми ко всякой старине дедами и бабками.

«Покатилось колесо с Новагорода,
Со Новагорода и до Киева,
Со Киева ко Чёрну-морю,
К Черноморъю ко широкому,
К широкому ли, глубокому,
Колесо, гори-катись
Со весной красной вернись!..».

припевает веселая детвора, чуящая, что скоро опять будет и на её улице праздник.
В некоторых местностях (например, в Ргищево-Каменской волости Симбирского уезда) сия не лишенная своеобразной красоты ребячья песенка заменяется другою:

«Двенадцатого-свет-поворот,
Стоит прямо у ворот,
Колесо в руке несёт,
Красно солнышко зовёт,
Ко святой Руси ведёт...
Разгорайся, солнце красно,
Ты на свете не погасло!».

И если - как бы в ответ непоседливой детворе - играет-пляшет своими лучами 12-го студеня солнышко, - то, - говорит приметливый деревенский люд, - быть ясным дням на весёлых Святках. A если с сего дня вплоть до 16-го студеня будет висеть на ветвях деревесных иней, то Святки придут на Русь не только ясными, но и тёплыми, - хотя с Солноворота и поворачивает зима - «на мороз»...

Минул день 13-е студеня, смотрит деревня, а до перелома-половины студеня всего одни сутки остались (14-е студеня). Примечают погодоведы завзятые, что - если на 16-е студеня инея много, будут и Святки с мягкою погодушкою. Мороз на 16-е студеня стоять ему до самого "Крещенья".

19-го студеня чествуется, по православному месяцеслову, память преподобного Ильи Муромскаго, мощи коего почивают под спудом в Киево-Печёрской "лавре". В народной - селянской Руси имя сего святого нераздельно сливается с именем сказочного удальца (богатыря) Ильи Муромца , подвиги коего, воспетые в былинах, не могут выгладиться в памяти народа-пашеца, нивы-поля чьи охоронял-берег сей удалец ото всякой наносной беды-невзгоды, от ворога лютого, вора-нахвальщика. Сей удалец (Илья Муромец, сын Иванович), просидевший сиднем тридцать лет и три года «близ славнаго города Мурома, в том ли селе Карачарове», является олицетворениемнесокрушимой силы удалецкой дружины, могучим охоронителем стольна-города Киева от «поганой орды», налетавшей на Русь светлую. Он, по свидетельству стародавних былин, с честью-славою несёт на своих могутных плечах немалую службу родине, обороняя рубеж великовожеский. Он, один он, остаётся «надёжей» ласкового вожа Володимира - Красна-Солнышка, когда все другие удальцы поразойдутся-поразъедутся во все четыре стороны света белого - искать, с кем померяться своей мочью-силой удалецкою. С большим вниманием останавливаются сказания на Илье, неоднократно ворачиваясь к нему, чтобы лишний раз - при подходячем случае - вызвать воспоминание об его мощном облике. Да и не одни былины, а и сказки с песнями, честь-честью воздают матёрому удальцу, славой своею пережившему всю семью удальцов деревнекиевских, вплоть до наших дней даючему обильную пищу воображению народа-песнотворца.

Яснее всего передставляется он в три поры своего войскаго века: в былинах о каликах перехожих, зашедших в Карачарово и «поднявших» будущего удальца с места его тридцатитрёхлетняго сиденья; затем - в старинах о первой поездке его в Киев, стольный город, и, наконец, в былине о Калин-"царе". Из многочисленных разносказов сих былин встаёт во весь рост перед слушателями-читателями вылюбленный народной памятью славный-могучий удалец.

Добродушный, хотя и не даючий спуска ничьей обиде-похвальбе, Илья Муромец всегда и везде - на первой очереди в устах хоронителей былин старины стародавней. Первая удалецкая поездка его подробно описывается в посвящённой ей отдельной старине. Едет, - голосит она, - старый (ни в одной былине он не зовётся молодым), - едет старый ко стольному городу той дорогой прямоезжею, кою залегла ворожья сила ровно тридцать лет, - едет через те леса брянские, через черны грязи смоленские, где поставил заставы крепкия Соловей-разбойник, не пропускаючий мимо себя безданно-беспошлинно ни коннаго, ни пешаго. Во лесах тёмных, во брянских, наезжал Илья на самого Соловья-разбойника, тридцать лет заправлявшаго, по своему воровскому волению, на Святой Руси. Не страшится Илья ни его шипа змеинаго, ни рёва туринаго - пускает удалец стрелу разбойнику во правое око, привязывает Соловья к седельной луке, проезжает заставы крепкия. Не соблазняет его стараго золотая "казна", не трогают его удалецкаго сердца слёзныя мольбы жены разбойничьей, - стегает он коня по крутым бёдрам, везёт неслыханную, нежданную-негаданную добычу в Киев - стольный город. На пиру у светлаго вожа Владимира выпивает незваный гость Илья за одиный дух «чару зелена вина в полтора ведра», повествует о своём первом подвиге, поимке вора-разбойника, залёгшего дороги прямоезжие. Но сей удививший всю удалецкую дружину подвиг теряет немалую долю своего значения при дальнейшем ознакомлении с судьбою матёрого удальца, расчищавшего пути-дороги русскому народу.

«Подымался злой Калин-"царь", злой Калин, "царь" Калинович, из орды, золотой земли, ко стольному городу со своею силой поганою»... Поднялся и встал на Днепре, в семи верстах от города. «А сбиралось с ним силы на сто верст, а от пару было от конинаго, а и месяц, солнце померкнуло!..». Шлёт Калин-"царь" указы свои: «Володимир-де, вожъ стольнокиевский! А наскоре сдай ты нам Киев-город без бою, без драки великия!». Кабы не Илья - быть бы «великому сорому» на всю Святую Русь; сдал бы вожъ Киев силе "татарской"... Вызволил удалец вожа из беды, уложил наземь чуть не всю орду... «Схватил Илья "татарина" за ноги, коий ездил в Киев-город, и зачал "татарином" помахивать: куда ли махнёт, тут и улицы лежат, куда отмахнет - с переулками»... Побежали пришельцы лютые, незванные гости поганыя, - побежали, кричат зычным голосом: «Не дай Бог нам бывать ко Киеву, не дай Бог видеть русских людей! Неужто в Киеве все таковы?!». Сослужил удалец Илья добрую службу Красному Солнышку - вожу Володимиру...

Выходячий из переделов можного, яркий образ удальца-насадителя порядков в стороне и оборонителя стольнаго города сливается во многих былевых пересказах с образом мудрого советчика великовожескаго, не останавливаючегося ни перед какими затруднительными обстоятельствами, не знаючего своей силе переграды ни в чём. Но вожъ стольнокиевский далеко не всегда держит в чести старого удальца: не только силой грузен Илья Муромец, селянский сын, - богат он и смелою правдой-маткою... Не по сердцу, под иной час, вожам правда мужицкая, серая, «неумытная». Попадает за нея и Муромец Илья, вместо милостей вожеских, в погреба - под затворы железныя... Но и сиё не умаляет его правдолюбия... Не мириться вовек ему, правому, с кривдой-лестью, змеей подколодною, из-за синяго моря далекаго заползаючей и в рублёныя "палаты"-хоромы ко Красному Солнышку Русской Земли, Руси деревнекиевской.

Могучий удалец, он не имеет себе равного в сём отношении во всей семье-дружине хороброй. Потому-то так крепко и памятует о нём деревенская сермяжная Русь.

«Пришла Коляда накануне Рожества» , - заколядуют после 23-го студеня под окнами ребята малыя. «По сочельникову мосту идёт Коляда из Новагорода!» - повторяет сельщина-деревенщина, вспоминая о сём веремени, и добавляет: «Уродилась Коляда накануне Рожества, на Коляду прибыло дню на куриную ступню»... и т. д.

«На сивом море
Карабелъ на воды,
В том кораблейку
Трое воротцы;
В перших воротейках
Месячок светитчи,
В других воротейках
Солнечько сходит"...

В тех из чисто великорусских "губерний", где сохоронился обычай колядования, он стал исключительным достоянием детворы деревенской, с увлечением выполняючей его за старших. И теперь ещё можно видеть в ночь перед Рожеством кое-где толпы ребят, один из коих несёт на палке зажжённый светильник в виде звезды, а все другие бегут за ним на каждый двор, куда только их пускают володельцы.

«Коляда, коляда!
Пришла коляда
Накануне Рожества;
Мы ходили, мы искали
Коляду святую
По всем дворам,
По проулочкам.
Нашли коляду
У Каменьева двора;
Каменьев-то двор - железной тын,
Середи двора три терема стоят:
Во первом терему - светел месяц,
В другом терему - красно солнце,
А в третьем терему - часты звезды...».

«Колядка» продолжается прославлением володельца, коему придаётся прозвище«светел месяц» , володелица является в устах колядуючих «красным солнцем», дети их - «частыми звёздами» , и, наконец, детвора голошает в заключение песни:

«Здоровствуй, володыка с володычецою
На долгие веки, на многая лета!».

Иногда сей конец заменяется более выразительным - вроде: «Володейка в дому - что оладьи на меду; малы детушки - что виноградье красно-зеленое...». А затем - «звездоносец» кланяется и уже не песней, а обыкновенной речью, поздоровляет володельцев с наступившим праздником.
В некоторых местностях припевом к «колядкам» служат слова «Виноградье красно-зеленье мое!», или «Таусинь, таусинь («Ай, ов-сень!»)!». В песенном собрании П. В. Шейна есть следуючая своеобразная колядная песня, записанная в Псковской "губернии":

«Ходили, гуляли колядовчики,
Сочили-искали боярского двора:
Наш боярский двор на семи верстах,
На семидесяти столбах.
Как поехал государь на Судимую гору -
Суд судить по сто рублей,
Ряды рядить по тысячи.
Как едет государь со Судимой со горы,
Везёт своей жене кунью шубу,
Своим сыновьям по добру коню,
Своим невестушкам по кокошничку,
Своим дочушкам по ленточки,
Своим служенькам по сапоженькам.
Подарите, не знобите колядовщиков:
Наша коляда ни мала, ни велика,
Ни в рубль, ни в полтину,
Ни в четыре алтына.
Подарите, не знобите колядовщиков!
Либо из печи пирогом,
Либо из клети осьмаком,
Либо кружечка пивца,
Либо чарочка винца.
Володыка - ясен месяц.
Володычица - красно солнышко в дому!»... Подобие обычая «колядованья» уцелело на Руси повсеместно - как в сёлах, так и в городах, не исключая столиц; но там не слышно уже сих наивных в своей неподкрашенной простоте песенок-колядок. Они заменились тем же самым «славлением», с коим ходит на первый день праздника "церковный" причт по домам. В Малороссии за вечерей гадают об урожае. Для сего вытаскивают из-под столешника стебельки сена, по длине коих и судят о будучем росте "хлебов". Выдёргивают также из снопа, стоячего под божницею, соломинки: если выдернется с полным колосом - ждать надо урожая, с тощим - недорода. Когда все повечеряют и володелица начнёт убирать со стола, опять начинается гаданье, - на сей раз по осыпавшимся семенам трав: если осыпется больше черных - хороша будет гречиха-дикуша, а больше жёлтых и красных - можно рассчитывать на овсы, на просо да на пшеницу. Сноп остаётся в углу до самого Нового Года. Со «святого» вечера вплоть до 1-го просинца (января) не выметает ни одна володелица в Малороссии сор из хаты, - чтобы затем весь его, собранный в кучу, сжечь во дворе. Сим охороняется, по народному поверью, урожай сада и огорода от гусениц, червей и других ворогов плодоносящей растительности. По старинному переданию, на Коляду, в самую полночь отверзаются небесныя ворота. «Пересветлыя небеса» во веремя сего торжественнаго явления открывают взорам праведных людей все свои сокровища неоценимыя, все свои тайны необъяснимыя. Все воды в небесных реках оживают и приходят в движение; источники перетворяются в мёд и наделяются на сию великую ночь чудодейной целебною силой; в небесных садах на деревьях распускаются цветы и наливаются золотыя яблоки. И из небесных переделов обитаючее в них Солнце рассылает на одетую снежной пеленою землю свои дары щедрыя-богатыя. Если кто о чём будет молиться в полночь, о чём просить станет, - всё исполнится-сбудется, как по писаному , - говорит народ.
У сербов и лужичан существует обычай - выходить рожественской полночью в поле, на перепутье дорог и смотреть на небо. По словам стариков, перед взорами угодных Богу людей открываются небесныя красоты неречённыя. И видят они, как из небесных садов зоря-зоряница выводит солнце красное, как она, ясная, усыпает путь его золотом и розами. И видят они, как бьют в муравчатых берегах ключи воды живой, как расцветают цветы духовитые, как золотятся-наливаются плоды сочныя на деревьях серебряных с листочками "бумажными"... Многое ещё видят достойныя видений люди, да всё меньше таких становится на земле, затемненной грехами нераскаянными. А как ни смотри на небо грешная душа - ничего, кроме синевы небесной да звёзд, - и то если они не укрыты тёмным пологом туч, - не высмотреть ей и в сю ночь откровений.
У юго-западных славянских народов, там, где быт их ещё не сменил одинокровной с народом русским старины (наприм., у тех же сербов, а также далматинцев, кроатов и некоторых других) "канун" Рождества, называючийся в честь пробужаючегося и выезжаючего на летнюю дорогу Солнца, «бадним днем» (от слова будити, бдети и т. д.), проводится и бедными, и богатыми людьми одинаково, по установленному предками обряду-обычаю. Утром вырубается в ближнем лесу толстая дубовая колода и привозится на двор. Как только начнёт смеркаться, домоволоделец-большак вносит её в хату и, входя, приветствует всех домашних пожеланием провести счастливо «бадний день». Колоду обмазывают мёдом, посыпают "хлебными" зёрнами, затем кладут в печь на уголья. Когда колода («бадняк») разгорится, семья собирается близ очага за накрытым праздничным столом и начинает разговляться. По улицам горят в сиё веремя смоляные костры, молодежь у околицы палит из ружей. В каждой семье ждут гостей на вечерю. Первый гость зовется «положайником», и с появлением его в хате связываются потом все беды и радости, случаючиеся в году с семьею. Твердо будучи убежены в непереложности сего поверья, володельцы стараются приголошать на вечерю к себе только тех людей, кои могут, по-видимому, принести счастье.
Входя в хату, положайник берёт из кадки, стоячей в сенях у двери, горсть зёрен и, бросая их к володельцам, а Большак-володелец приголошает положайника сесть на почётное место, остававшееся до тех пор не занятым. Но гость медлит отозваться на приголошение: он идёт к очагу и начинает бить кочергою по горящей дубовой колоде так, что искры летят из неё во все стороны; бьёт, а сам приговаривает пожелание, чтобы сколько вылетит искр, столько уродилось бы копён жита, сколько искр - столько бы и приплода на "скотном" дворе, сколько искр - столько мер овочей на огороде и т. д. Затем все присутствуючие берут в руки по зажжённой восковой свече и целуют друг друга. После сего свечи передаются володельцу, коий ставит их в чашку, наполненную зёрнами, а немного веремени спустя гасит их, опуская зажжёнными концами в зёрна. Все принимаются за еду.
На праздничной поеде необходимыми кушаньями являются здесь мёд и «чесница» (пресный пшеничный "хлеб" с запечённой в нём советкою (монетою). Большак-володелец разламывает чесницу и разделяет межу поедчиками; кому достанется кусок с чеканницей (монетою), - того ожидает счастье. Бадняк-колода, по мнению старых сведучих людей, наделяется свыше целебною силою. Уголья и зола, остаючиеся после него в очаге, считаются целивом (лекарством) против болезней рогатого "скота" и коней; если дымом его тлеющей головни окурить на пасеке улья, то сиё помогает дружному роенью пчёл и т. д. Зёрнами, разбросанными по полу во веремя встречи гостя-положайника, хорошо кормить кур, чтобы те лучше неслись; солому, кою устилается на «бадний день» пол хаты, выносят на ниву и разбрасывают по ней, думая, что от сего будет лучший урожай по весне. Во многих местностях огонь «бадняка» поддерживается не только в день великаго праздника, но и во все Святки - вплоть до Новаго Года. За Колядой идут Святки, веселье ведут разгульное, несут забавы, поверья да передания всякия. А живут Святки с 25-го студеня по 6-е просинца. «Пост - поста, праздник - празднуй!» - говорят в народе, подобно тому, как говорят и «делу - время, потехе - час!». Стародавняя старина, уцелевшая до сих пор от всесокрушающей руки беспощаднаго веремени, никогда не проявляется в народном быту так ярко, как во дни, окружаючия праздник Святок. «Как и нонче у нас святые вечера пришли,
Святые вечера, Святки-игрища.
Ой, Святки мои, святые вечера! Ой, Дид!
Ой, Лада моя! Ой, Дид! Ой, Лада моя!...».

Запеваются первыя песни святочныя, зачинаются игрища затейныя. На Святки - простор-приволье широкому размаху живучей родной старины. Сиё - веремя, для коего словно и создавало богатое народное воображение пестроцветную вязь поверий, гаданий, игр и обычаев. «Русская Русь», заслонённая суровым обиходом трудовой жизни простолюдина, словно просыпается от своей дрёмы и смелой поступью идёт в святочныя дни и вечера по всему светлорусскому раздолью. Она нашёптывает народу-пашецу о забытых переданиях былого-минувшего, вызывает его на потеху утешливую, пробужает в природной душе "миллионоголового" правнука Микулы Селяниновича память обо всём, чем было живо удалецкое веселье первочуров совеременных землепашцев, крепко держащихся за землю-кормилицу.

«Уж я золото хороню, хороню,
Чисто серебро хороню, хороню,
Я у батюшки в терему, в терему,
Я у матушки в высоком, в высоком...».

«Пал, пал перстень
В калину, в малину,
В черную смородину...
Гадай-гадай, девица,
Отгадывай, красная,
Через поле идучи,
Русу косу плетучи,
Шелком первиваючи,
Златом персыпаючи»... А на Москве Белокаменной и по всей Земле Русской весёлыя рожественския Святки были уже в полном разгаре. Весёлыя Святки давали в старину широкий простор всякому «глумотворству». «Комидийное дело», зарожавшееся в те веремена на Руси при помочи завзятых «глумцов» - скоморохов. Сиё выращенное грубоватым народным смехословием произведение народной весёлости имело пристанище только на улице, в толпе разгулявшегося люда. Переходя за границы пристойности, наши первые русские «комедианты» вызывали на себя всеможные нарекания со стороны духовенства. При "царе" Михаиле Феодоровиче на скоморошество было подвигнуто настоячее гонение.

Но при сыне Михаила Феодоровича сужено было весёлому действу - только на другой, никого не вводившей в соблазн основе - проникнуть даже в самыя хоромы царския, «перед светлыя очи государевы». Народился русский (правда, с немецкими лицедеями) "театр"; началась летопись русских подмостков (сцены). Под влиянием Матвеева [Артамон Сергеевич Матвеев - "боярин", знаменитый деятель московской Руси. Он родился в 1625-м, умер в 1682году. В молодости он участвовал в целом ряде войн. Сближение с "царем" Алексеем Михаиловичем, взявшим - после смерти первой супруги своей - в жёны воспитанницу Матвеева, Наталию Кирилловну (впоследствии мать "императора" Петра Великого), сослужило немалую службу русскому народу. В лице Матвеева на Русской Земле появился друг иностранцев, проложивший в дебрях допетровской косности первую тропу европейскому просвещению. Смерть "царя" Алексея Михайловича отстранила Матвеева от двора государева: он по проискам своих недругов был сослал в Пустозерск, откуда вернулся лишь после кончины "царя" Феодора Алексеевича (в 1682 г.), снова удостоился почестей, но всего на несколько дней, так как пал одною из первых жертв стрелецкаго мятежа, поднятого по наущению приверженцев старины, вражебной всяким «новшествам»] и других передовых русских людей того веремени, стоявшего на грани перерожения стародавнего уклада, "царь" Алексей Михайлович мало-помалу шёл навстречу европейской жизни. В 1675-м году в покоях государевых появился новоприбывший в Москву немецкий опляс (оркестр) Готфрида Иоганна Грегори. Заслужив «зело искусной игрою» одобрение "царя", немчин признался "боярину" Матвееву, что он приехал на Русь - с намерением открыть игралищныя (театральные) передставления, и что все его спутники - не только «игрецы», но и «комедийнаго дела умельцы». Не прошло и месяца по прибытии Грегори в Москву, как, с разрешения государя, во дворце села Преображенскаго давалось первое на Руси передставление: «Комедия, как Алаферна царица царю голову отсекла». За нею шли: «Комедия об Артаксерксе и Амане», «Мистерия о Товии и сыне его» и другие. Первого ревуна (сентября) 1677 года перед «синклитом царёвым» была разыграна в «комедийской хоромине» потеха (комедия) Симеона Полоцкого [Симеон Полоцкий - русский духовный писатель XVII-гo века. Он родился в 1629-м году в гор. Полоцке, учился в киево-могилянском собрании (коллегии), по окончании круга обучания коей принял иноческий чин с именем Симеона (мирское имя его невестно) и стал «дидаскалом» (учителем-воспитателем) в полоцкой братской учебнице. В 1664-м году он переселился в Москву, по приглашению "царя" Алексея Михайловича, и занялся обучением молодых подьячих Тайного Приказа - в Спасском "монастыре" (за Иконным рядом). Одновременно с сим он занялся сочинительством. В 1667-м году была выдана его книга «Жезл правления на правительство мысленного стада православно-российская церкви», и он был назначен воспитателем "царских" детей. Вскоре затем появились его сочинения: «Вертоград многоцветный» (сборник стихотворений), «Житие и учение Христа», «Книга кратких вопросов и ответов» и «Венец веры кафолическия». Проповеди, произносившиеся им с "церковного" возвышения, собраны и выданы после его смерти («Обед душевный» и «Вечеря душевная»). В 1680-м году были выданы переложенный Полоцким в строки (стихи) «Псалтирь» и строкотворный же сборник «Рифмологион». Кроме того, им написаны потехи (комедии): «О Навуходоносоре царе» и «О Блудном сыне», пользовавшиеся успехом в новорожённом русском игралище (театре). Деятельность С. Полоцкого - как писателя, проповедника и учителя - оказала большое влияние на совеременное ему, находившееся в молоденческом состоянии русское общество. Умер он в 1680-м году и похоронен в Заиконоспасском монастыре] - «О Навуходоносоре-царе, о теле злате и о трёх отроках, в пещи сожженных».

Со веремени сооружения «комидийной хоромины» в Москве, мало-помалу начали исчезать из храмов «действа». Отголосок западноевропейских «мистерий» нашёл себе место в стенах учережённого "царем" перваго русскаго игралища (театра), всецело посвящённаго в сию пору своего существования событиям Священнаго Писания. Святками студень кончается; ими же начинается и первый месяц новаго года. Слывёт начало "января" «перезимьем».
А.А. Коринфский. Народная Русь: Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа. Издание книгопродавца М.В. КЛЮКИНА. Москва, Моховая, домъ Бенкендорфъ.1901.